Эстетика Ренессанса [Статьи и эссе] - Пётр Киле

В 1910-1911 гг. оформилась новая группа художников под названием «Бубновый валет». Она отвергла стилизм «Мира искусства», всякую мистику в настроениях и символизм «Голубой розы». Ставилась задача преодоления импрессионизма во всех его модификациях и возвращения живописи к предмету, как в народном творчестве. Критиками утверждалось, что художники «Бубнового валета» «искали вдохновения в фольклоре, в лубке, в домотканой пестряди, самодельных набойках, в пряниках архангельского изделия, в ремесленном примитиве вывесок с кренделями, сахарными головками и бутафорскими дынями...»

От Сезанна к Матиссу и к кубизму и обратно шли И.И.Машков, П.П.Кончаловский, Р.Р.Фальк, А.В.Лентулов, М.Ф.Ларионов, Н.С.Гончарова, не отрываясь от предметности, как В.В.Кандинский и К.С.Малевич, теоретики и практики абстракционизма в России. Мировое искусство оказалось в трущобах модернизма. В 1912 году К.С.Петров-Водкин создает картину «Купание красного коня», смысл и значение которого сам художник вполне осознает после Октябрьской революции. Четко проступает эстетика древнерусской живописи, то есть иконописи, здесь и лубок, и сказка, вместе с тем конь и юноша-отрок при всей его внутренней сосредоточенности реальны, полны жизни, хотя место действия отнюдь не берег озера, а скорее сцена с полотном декорации, или арена цирка. А цвета коня и юноши звучат, как музыка. Как торжество новой жизни.

_______________________

© Петр Киле

_______________________

"Русский религиозный ренессанс"

В статье «Русский Ренессанс в сети интернета» я уже касался высказываний Николая Бердяева о «русском культурном ренессансе» начала XX века, что привлекает внимание современных исследователей, в частности, из-за сходства духовной ситуации в России в начале и в конце истекшего столетия.

Но сходство это лишь кажущееся, и оно проявляется в весьма узких пределах. Новое обращение к религии, к мистике, к религиозной философии малой части интеллигенции лишь условно можно назвать «русским культурным ренессансом», тем более что Николай Бердяев под «культурным ренессансом» имеет в виду по сути именно обращение после отрицания или равнодушия к религиозной вере, феномен, хорошо известный по эпохе Возрождения в Италии, обращение Пико делла Мирандолы или Сандро Боттичелли под влиянием проповедей Савонаролы, к примеру. Достижения мысли и искусства как ренессансные явления, или как «культурный ренессанс», остались в веках. Что же осталось от переживаний Сандро, вплоть до отказа от его удивительных созданий, или самоистязания плоти Пико до смертного конца? Ничего более разлетевшего дыма от костра, на котором сгорели заживо Савонарола и два его сподвижника.

 Николай Бердяев не рассматривает «русский культурный ренессанс» всесторонне, с расцветом архитектуры (модерн), живописи, русского театра, балета и музыки, что поразило Европу, он остается в кругу религиозных переживаний и мистики, как Мережковский, Розанов, Вяч. Иванов, Флоренский и другие, при этом у каждого из них были свои представления и интуиции. Николай Бердяев не решается это назвать «религиозным ренессансом», разве что еще «духовным ренессансом», но смысл тот же, если под «культурным ренессансом» не иметь в виду, как и следует, расцвет искусств и мысли, при этом мысли деятельной, вплоть до революции в театре и социальной революции.

 Теперь ясно: это и был Русский Ренессанс, серебряный век после золотого, в котором феодально-церковная реакция проступила еще в эпоху Пушкина и Лермонтова после восстания декабристов и казни пятерых,  с трагической судьбой поэтов, и с тех пор она лишь усиливалась, вплоть до кровавого воскресенья 9 января 1905 года, расстрела мирной демонстрации рабочих и их семей с иконами и портретами царя.

 У громадного большинства населения Российского государства была поколеблена вера в божественность царской власти, с тем ослабла и сама вера. Поиск основ веры – вот что называет Бердяев «русским культурным ренессансом», не только не решаясь говорить о «религиозном ренессансе», а прямо утверждая, что «религиозного ренессанса» в начале XX века не было – в статье «Русский культурный ренессанс и журнал «Путь», написанной в эмиграции в 1935 году.

 «Сейчас можно определенно сказать, - пишет Н. Бердяев, - что начало XX века ознаменовалось у нас ренессансом духовной культуры, ренессансом философским и литературно-эстетическим, обострением религиозной и мистической чувствительности. Никогда еще русская культура не достигала такой утонченности, как в то время. Вряд ли можно сказать, что у нас был религиозный ренессанс. Для этого не было достаточно сильной религиозной воли, преображающей жизнь, и не было участия в движении более широких народных слоев. Это было все-таки движение культурной элиты, оторванной не только от процессов, происходивших в народной массе, но и от процессов, происходивших в широких кругах интеллигенции».

 Да, это было «движение культурной элиты» в самом небольшом числе, можно сосчитать по пальцам, литераторы, священники, поэты, которые друг друга плохо слушали и мало читали, а носились со своими переживаниями и идеями, в которых можно выделить два плодоносных пласта: это неприятие церковной ортодоксии и практики и соответственно стремление к обновлению веры, что мы наблюдаем впервые в эпоху Возрождения в странах Европы, - здесь область, связанная с христианством, при этом самые утонченные переходили из православия в католичество, - и шире – платонизм: вера, природа и культура находили опору в античной традиции, что тоже было в высшей степени характерно для исканий и учений мыслителей эпохи Возрождения.

 Все это – характерные признаки Ренессанса в России, с новым поворотом к панэстетизму Золотого века русской культуры на рубеже XIX-XX веков, с расцветом искусств, но уже с явными элементами декаданса, что всегда сопровождается с обращением, или просто погружением в мистику, охватившей «культурную элиту» вплоть до царского двора. Называть эту повышенную утонченность душевных движений и интуиций «духовным» или «культурным ренессансом» можно лишь условно. Здесь как раз сфера феодально-церковной реакции, рецидив средневекового мироощущения, то есть отрицание ренессансных явлений русской жизни.

 Эпоха в высшей степени противоречива, но основной ее вектор – это порыв в грядущее, пусть оно воспринимается в апокалиптических тонах. Николай Бердяев в книге «Самопознание», подводя итоги своим исканиям от марксизма до идеализма и религии, дает интересные оценки наших религиозных мыслителей, в частности, о. Павла Флоренского. Приведу довольно длинную выписку, поскольку здесь вообще об исканиях и озарениях всех религиозных мыслителей эпохи Возрождения как в странах Европы, так и в России.

 «С П. Флоренским у нас было изначально взаимное отталкивание, слишком разные мы были люди, враждебно разные. Если от Мережковского меня отталкивала двойственность, переходящая в двусмысленность, отсутствие волевого выбора, злоупотребление литературными схемами, то от Флоренского отталкивал его магизм, первоощущение заколдованности мира, вызывающее не восстание, а пассивное мление, отсутствие темы о свободе, слабое чувство Христа, его стилизация и упадочность, которую он ввел в русскую религиозную философию.

 Во Флоренском меня поражало моральное равнодушие, замена этических оценок оценками эстетическими. Флоренский был утонченный реакционер. Подлинной традиционности в нем не было. Об его книге «Столп и утверждение истины», книге блестящей, имевшей большой успех и влияние в некоторых кругах, я написал статью под названием «Стилизованное православие». За эту статью на меня очень нападали. В книге Флоренского чувствовалась меланхолия осени, падающих осенних листьев.

 Флоренский был универсальный человек, он талантливый математик, физик, филолог, оккультист, поэт, богослов, философ… Чувствовалась при большой одаренности большая слабость, бессильная борьба с сомнением, искусственная и стилизованная защита консервативного православия, лиризм, парализующий энергию, преобладание стихии религиозного мления… В своей книге он борется с самим собой, сводит счеты с собственной стихийной натурой. Он как-то сказал в минуту откровенности, что борется с собственной безграничной дионисической стихией.

Во Флоренском было что-то соблазняющее и прельщающее. В этом он походил на В. Иванова… Он был своеобразным платоником и по-своему интерпретировал Платона. Платоновские идеи приобретали у него почти сексуальный характер. Его богословствование было эротическое. Это было ново в России… От Флоренского пошла и софиология, хотя он не разработал и не развил ее так, как потом С. Булгаков. Творческая инициатива во многом принадлежала Флоренскому. Но центральной фигурой православного возрождения начала XX века был С. Булгаков».